Солнце жёлтым диском, обрамлённым малиновой каёмкой лениво-лениво выползает из под земли, рождая утро, рождая новый день. Снег осторожно падает в умеренном количестве. Вокруг царит безмятежность и спокойствие. В деревне жизнь замерла: все спят. Почти все. Есть наблюдатель, щурящийся на восход, следящий за столбами дыма от домов и регулярно проверяющий рыхлость снега голыми руками. Смотрящий за стихиями сейчас за ними лишь приглядывает, размышляя о грядущем и стараясь чутко настроиться душой и телом на приём обстановки окружающего мира. Что-то изначально в поднимающемся солнце увиделось тревожное. Холодный едкий цвет в окружении облаков тёплых оттенков настораживает. По всем приметам считается что день будет морозным и облачным. Если находишь что-то неприятное в одном, то услышь и другое, может опасения не подтвердились. Он так и сделал. Зачерпнул рукою снег, подержал в ладонях, растопил, мысленно обратился с почтением к воде: что не так? Получил ответ. С уважением спросил то же у ветра, гуляющего по всему свету, а сейчас играющего с дымом и изображающего полный штиль. Потратил время на обращения к уютному очагу и плодородной земле. Они дали ответы. Ответы стихий неутешительны. Грядёт беда, беда затронет всех. В такое-то время, в наступающий праздник новой жизни… Уж кому как не шаману чувствовать тончайшие материи, колебания и изменения, как и подле себя, так и гораздо дальше. И там, и там предвещали нехорошее. Если бы он только мог знать в чем дело и во всем разобраться.

Молвей — шаман молодой. Был избран духами достаточно рано, в девять лет. Помимо него духи пытали еще троих. выбрали его. Сейчас ему где-то больше двадцати, но сколько точно не сказать. Ростом меньше большинства соплеменников. Одет в свободный балахон бледно-жёлтого цвета. Рукава и полы обшиты геометрическими узорами, на ткани прикреплены металлические фигурки, на краях верёвочки с разноцветными бусинками. Есть капюшон золотого цвета, под ним чёрная как уголь волчья шапка. На поясе болтается увесистая сумка с важными вещами. В руках искусно выточенный костяной посох с острым нижним концом. Молвей всегда гордился что все материалы для костюма нашел и само создание и произвёл сам. 

Так о чем же сказали стихии? Предупредили, насторожили, заставили задуматься. Нет, такую проблему не решить сидя на месте. Придётся уходить. И Молвей ушел. Ушел, оставив родную деревню. За них можно не переживать, в конце концов не только он один помогает сохранить баланс. Его поймут. Поймут стремление спасти родной край.

Солнце взошло.

Грядет беда с юга.

Снег может растаять. Весь. Снег — словно замёрзшие слёзы Мпоса, которые он пролил, обучая свой народ когда-то. 

Вполне вероятно, что причастны тут и онианцы с их ненавистью и к глимантам, и к холоду. Кто знает.

Молвей тем временем беззвучно шел по сугробам тайги, выдыхая облака пара. Он торопился. Путь опасный и шел он интуитивно. Может и дираеведь напасть, лишенный лунёда и спиртного. Ну куда же держал путь Мол

вей? Всё просто. Его вели духи, его вёл сам Мпос. Шаман искал решение извне, надеясь на случайность. Ведь всем правит случайность

***

«Это глупо.»
Она глядела на себя в зеркало. Пряди иссиня-белых волос обрамляли ровное лицо без изъянов. Тонкий нос, бледноватые розовые губы, большие рубиновые глаза.
— Это глупо, — произнесла она вслух, — повторять каждый день собственное имя. Что за глупые распоряжения?
Она щурилась, вглядываясьв каждую свою деталь. Будто она не была собой, будто излишне внимательно изучала и запоминала незнакомку. Что-то поменялось, раз нужно напоминать самой себе, кто ты?
— Vana'eisse'aena Tierr'iene. — Отчеканила она, строго глядя на себя. — Больше никем ты быть не можешь.
Инкрустированный несколькими голубыми топазами костяной греень зашуршал шелком волос. Ни один из них не упал на пол или задержался на частых зубцах гребня. Взгляд ее все еще был строг и будто бы обижен. Обруч из толстой полоски серебра опустился на голову. Поправить пару прядей — и вот она, принцесса Meos'caeve, именно такая, как ее рисуют. Хотя, может, чуть более обиженная, чем обычно.
«Месяц. Уже целый месяц. Месяц со смотрителем и парой служанок. Синичкино Гнездо, несомненно, прекрасно, но… Но почему я еще здесь? Неужели это все...»
Она осторожно оттянула воротник. Затянувшиеся красной коркой свежие следы порезов никуда не делись бы за такой короткий промежуток времени. Все это действительно было. И было по ее вине. Девушка спрятала жуткие резаные раны обратно под ткань.
Звон разбитого зеркала.
Пульсурющая боль в пальцах
Текущая по осколкам кровь.
Кровь. Как же ее много. Слишком.
Голова. Она взорвется. Вот-вот. Слишком много крови. Нужно выпустить ее...
Она зажмурилась и отшатнулась от зеркала. Опрокинула флакон духов, и как только его стелкянное тельце коснулось пола, комната наполнилась удушающе тяжелым ароматом. Невозможно было даже вдохнуть, так что при первой попытке она забилась в приступе кашля. Глаза щипало от распыленного в тесной комнатке спирта.
«Нужно выбраться отсюда. Нужно как можно скорее выбраться!»
Можно было побежать к выходу, но окно было ближе. Это очевидная глупость, хотя она и не думала над этим. Не было времени. Была отчаянная жажда вырваться и выжить.
Мгновение полета. Морской ветер, бьющий в лицо. Сокрывшееся солнце, бросающее последний луч из-за горизонта.
И мягкая тьма.
— Снова пытаешься себя убить?
Этот знакомый насмешливый голос.
— Дейе!
— Я думал заглянуть позже, но ты сама вылетела в мои объятия. Рад видеть тебя живой, Вана.
Сильные мужские руки удерживали ее над береговыми камнями острова. Обычно холодный острый взгляд таких же мерцающих рубинывых глаз, как и у нее, смягчился.
— Дейе, тебе же...
— "… нельзя здесь находится, потому что после твоего ухода ты был официально изгнан." Я королевской крови, Вана. Как не следовал указам регента, так и не буду.
Что-то потянуло их наверх. Она краешком глаза взглянула на это что-то и чуть не вскрикнула. Дейе сидел на чем-то… бесформено и черном; гладком, шероховатом и пушистом одновременно; теплом и холодном.
— Не вздрагивай. Я, знаешь ли, держу тебя всего одной рукой. А он очень не любит, когда на нем пытаются ерзать.
— Это...
— Все, помолчи.
И она замолчала, пока Черный Ужас поднимал их наверх, в башню. Она отметила, что не может услышать, как его черные когти скребут белый камень, из которого выстроено Синичкино Гнездо.
Дейе осторожно опустио ее на пол, спрыгнул со своего зверя, что-то прошелетесл ему и непроглядная тьма с тремя горящими глазами-звездами скрылась. Вана так и не увидела, куда.
— Так слухи не лгут. Это и есть Черный Ужас?
— Да, то самое легендарное существо, обитающее в черноте космоса. Признаюсь, жить с ним не так уж просто, но я и не первый год его знаю.
— Жить?
— А ты думаешь, что все хотят умереть?
Кажется, шутка была неудачной. потому что она сразу же опустила глаза.
— Не надо тут этого. Не я располосовал себе шею.
— Я бы спросила тебя откуда ты знаешь, но...
— Он сказал. Не смотри на меня так. Черный Ужас намного более непознан, чем мы думаем. Я бы спросил тебя, что случилось в этот раз, но ты мне не ответишь. Никому никогда не ответишь, откуда у тебя такие суицидальнеы наклонности.
— У меня их нет! Не неси того же бреда, что и остальные!
— Не-е-ет? — Он подозрительно и явно непонимающе прищурился, почесывая затылок. — То бишь ты на самом деле тигр и полоски на шее у тебя именно из-за этого? А в окно прыгнула потому, что на самом деле птичка? Вана, тигры и птички немного разные животные.
— Опять шутишь? Это не смешно, это совсем не смешно.
Она закрыла лицо руками, вспоминая и ощущение осколка в руке, и кратковременный миг полета навстречу острым камням, и еще много-много попыток убить себя, которые выходили как-то сами собой, повинуясь лишь каким-то странным ее желаниям, которые не имели ничего общего с кончиной собственной жизни.
Дейе обнял ее, уложил на кровать, дождался, когда она выплачется, потому что здесь ей больше некому плакаться. От нее все еще пахло тем удущающим ароматом, флакон которого стоило выбросить давным давно. Он пах озоном, мокрым камнем и почему-то гарью.

***

Созвездие Селены. Сияющий алмаз в короне Meos'caeve, Верхняя Звезда которых издавна славилась сказочным ландшафтом своих планет и изыском дворцов, которые, по легендам, были построены еще задолго до того, как звезда была названа Верхней, а группу звезд вообще приняли созвездием. Разумеется, имено на второй планете пятипланетной солнечной системы должны были быть смотрины женихов для принцессы — ныне единственной наследницы.
Vana'eisse'aena iade Tierr'iene essel tia Meos'caeve, дочь Aril'riere'veo iade Tierr'iene essel noreh Meos'caeve и Alaes'kaissate'sios naal Tierr'iene iade Saoro essel noater Meos'caeve. Королева Алексис вообще-то не любила москевский титул и вариант своего имени, но статус обязывал его носить. Как ни странно, это передалось всей семье и все просто называли друг друга по сокращениям, хотя осмелься кто назвать королеву Алаес или принца Дейе, его ожидал обязательный выговор. Хотя, в каком-то роде, им было все равно.

Сейчас, пока юная Вана была незамужем и не достигла 21 лета третьей планеты Восточной Звезды Созвездия Сердца, всем управляла регент Arae'eranar Eissolet'faorle, которую за глаза называли Алым Льдом. Высокомерная, заносчивая, педантичная, но так же рассчетливая, спокойная и преданая делу королевского рода. Грациозная, изящная, увереная, она была нечеловечески красива, что породило слухи, будто она относится к тому же роду, что и Ариль. Она не стремилась их отрицать или подтверждать. Она просто… была и правила. И от взгляда ее холодных глаз не ускальзало ничего в королевстве, пусть и простиралось оно на 5 созвездий.

— Госпожа регент.
— Входи, Амалед.
— Докладываю — 80% гостей прибыли и успешно заселены. Проходит активная подготовка к вечернему балу, который вы назначили..?
— На конец недели. Амалед, проследи, чтобы принцесса появилась возле каждого дворца, кроме центрального, и чтобы ее сопровождала обязательная свита. Свите назначь следить, но не усердствовать. Вмешиваться, если станет опасно. Если кто-то пожелает поговорить и познакомиться с принцесссой, то до тех пор, пока она этого хочет. Если женихи начнут ее утомлять, всех разогнать, но прогулку продолжить. Пусть ее видят. Свита пусть будет небольшая, а охрана по большей части состоит из Ночных Когтей и Крилисков. Услышу от нее вечером жалобы — хвост оторву.
— Будет исполнено, госпожа.
Регент смотрела в окно. Там, подле искусственного пруда с резвящимися на его глади декоративными белыми змейками, на скемейке сидела Вана и о чем-то беседовала с леди Беаллой. Синие глаза сатаррианки внимательно глядели на принцессу, которая неспешно и тихо о чем-то рассказывала. глядя на зеркальную гладь пруда. Тонкие карминовые брови Араэ снова нахмурились.
— Чтож, веселье начинается.

***

Вана опустилась на сидение в беседке и с легким стоном выдохнула. Служанка из свиты на время покинула ее, отойдя за водой, и это были первые минуты за весь день, когда девушка осталась одна. За три дня прогулок с чередованием ходьбы и езды верхом она утомилась и была благодарна за любое время, когда никто вокруг нее не суетился, не поливал лестью, не спрашивал каждую секунду, не устала ли она и все ли в порядке А что, так не видно? Устала! Поглоти вас Черный Ужас, это невыносимо. После нескольцих тихих месяцев в Синичкином Гнезде она совсем отвыкла от постоянного чужого внимания. Даже сейчас, хоть Крилиски и перестали шуметь своими крыльями над головой, Ночные Когти все еще не спускали с нее глаз. Это жутко изматывало.
— Вот бы никого рядом не было еще хоть чуть-чуть...
Ее не волновало, где она сидела в этот момент. Она просто отложила осточертевший веер и, прикрыв глаза, наслаждалась вечерней прохладой и легким-легким гулом ожившего поселения. Древние стены далеких предков Tierr'iene вновь услышали живые голоса, пусть это и были голоса принцев, королей, императоров, сыновей иных знатных родов и всех прочих, кто имел виды на корону Meos'caeve и кого допустили на смотрины. Уже завтра… Ах, этот последний тихий вечер… Даже пусть и в саду голубых роз одного из дворцов, где был поселен потенциальный претендент на ее руку.

Замыленные окна, сквозь которые пробивался золотистый свет незрелого заката, не навевали мыслей отмыть их до воздушной прозрачности. Скорее, здесь вообще ничего не хотелось трогать. Комната с антиквариатом эпохи Ренессанса? Ей место в музее. А мы где? Примерно там же. За такими же замыленными дверями стояли два столбика с перетянутой между ними красной веревочкой в бархатной обивке, а далее по коридору — метрах в десяти — можно было услышать и даже иногда увидть толпящихся туристов, если выглянуть из-за двери. На красной веревочке, висящей на стобиках, чем обычно обозначают запрет для посещения посторонними лицами, висел — о чудо! — знак, сообщающий, что зал на реставрации и запрещен для посещения посторонними лицами. На самом деле, «зал» — маленькая комнатка, а на реставрации «зал» находится уже пару лет и вряд ли будет когда-нибудь показан.

— Скучное место. Не люблю Францию.

— Но в Версале хорошо. 

Мать Маришки была женщиной сильной и независимой и ребенка воспитывала одна. Как это ни необычно для современных матерей-одиночек, она позволила своему ребенку даже иметь отца – правда, не позволила этому отцу иметь ребенка: как это обычно бывает, она использовала его для зачатия, и ему осталось лишь краткое уведомление  после стандартного генетического анализа, проводимого сразу после рождения. Сестра Яны была прогрессивная женщина: она не страдала гомофобией, не обременяла свою жизнь гендерными стереотипами и ратовала за половое самоопределение. И дочь ее была прекрасна: густые волосы нежились медью, чистым и ровным было лицо. Худощавая – благодаря матери, использующей только растительное топливо природного животного происхождения для заправки организма, — она резко выделялась среди сверстников, отягченных генами полных, толстых, жирных предков. Чудо была дочь ее, милая Маришка! И хорошо, что не сын – ведь мужчины мелочны, и жалки, и коварны. Вот только она сама решила, что это дочь. 

Свобода определения гендера позволила Маришке самоопределяться, как того хотела ее мать. Хочешь быть мужчиной – пожалуйста, будь, при рождении родители запишут тебя в документах мужчиной. Хочешь быть женщиной – пожалуйста, хоть что торчи у тебя между ног, закон позволяет твоим родителям записать тебя в документах как Марину, или как Мику, или как Феодосию – как нормальную, полноправную женщину, могущую жить, творить и любить. И торжествует закон и человеческая свобода. 

Маришка расфокусированным взглядом смотрела в угол класса: Максим, у которого порядочно уже выросли груди, в попытке найти общие темы для разговора одаривал жалкими улыбками потеющего в складках безмерного брюха Митеньку, не имея на то шансов – Митенька был безответно влюблен в Мавру, что мечтала сразу после школы обвенчаться с Тамамура Мики, ибо она ратовала за духовное единение вообще и православную историю в частности. «Все смешалось в доме Облонских», — подумала Маришка, вспоминая недавно пройденный по программе роман Толстого и длинную полуторачасовую лекцию преподавателя, извлеченную из перечня обязательных к проведению уроков, о том, как же дурно, безнравственно и аморально вступать в сексуальные и брачные отношения с гражданами в два раза старше вас. Ее терзали две мысли: не начнет ли снова ломаться голос, если вдруг ей придется стоять у доски, и не перенесет ли мать операцию на более ранний срок, так что Маришка не успеет сбежать с помощью благожелательной теть Яны на соседнюю колонию и подать там в суд. Скулы мужественно очерчивали лицо – и косметика густой толщей ложилась на них; кадык удушали подаренные родительницей шарфы; и хотелось бы сказать, что не налезали покупаемые в колоссальных количествах платья, но разве не придумали шить их на такие случаи? Мать ее решила помочь ребенку и избавить его от мучений несоответствия роли и тела – на пятнадцатилетие был подарен сертификат на посещение курса операций пластической хирургии, что повергло Маришку в отчаяние и одарило богатым набором подростковых грез о самоубийстве. Бесстрашная Яна, сестра сильной ее матери, могла помочь крестнице – и где же ее до сих пор носит?